Неточные совпадения
В старости у него образовался постоянный взгляд на вещи и неизменные правила, — но единственно на основании практическом: те
поступки и образ жизни, которые доставляли ему счастие или удовольствия, он считал хорошими и находил, что так всегда и всем поступать должно. Он говорил очень увлекательно, и эта способность, мне кажется, усиливала гибкость его правил: он в состоянии был тот же
поступок рассказать как самую милую шалость и как
низкую подлость.
Отвернулись от него все, между прочим и все влиятельные знатные люди, с которыми он особенно умел во всю жизнь поддерживать связи, вследствие слухов об одном чрезвычайно
низком и — что хуже всего в глазах «света» — скандальном
поступке, будто бы совершенном им с лишком год назад в Германии, и даже о пощечине, полученной тогда же слишком гласно, именно от одного из князей Сокольских, и на которую он не ответил вызовом.
— Маменька! — воскликнул он, — вы больше, чем великодушны! Вы видите перед собой
поступок… ну, самый
низкий, черный
поступок… и вдруг все забыто, все прощено! Веллли-ко-лепно. Но извините меня… боюсь я, голубушка, за вас! Как хотите меня судите, а на вашем месте… я бы так не поступил!
Без убеждения в том, что есть лица, выше его стоящие и берущие на себя ответственность в его
поступке, и люди, стоящие
ниже его, которые требуют для своего блага исполнения таких дел, не мог бы ни один из людей, находящихся на промежуточных между правителем и солдатом ступенях, совершать те дела, которые он совершает.
Благодаря и награждая человека за
поступок, всегда людьми, стоящими на самой
низкой степени нравственности, считающийся самым подлым и
низким, Вильгельм показал, что главная и более всего ценимая властями обязанность солдата состоит в том, чтобы быть палачом, и не таким, как профессиональные палачи, убивающие только приговоренных преступников, но быть палачом всех тех невинных, которых велят убивать начальники.
Прямому его сердцу противен был всякий
низкий и злонамеренный
поступок, а тут в
поступке дочери он еще видел нарушение своих прав и власти.
Ясно, что как бы ни был велик их азарт в пользу идеи, он всегда будет гораздо слабее и
ниже того простого, инстинктивного, неотразимого влечения, которое управляет
поступками личностей вроде Катерины, даже и не думающих ни о каких высоких «идеях».
Кукушкина. Каковы бы ни были, все-таки не вам чета. Мы вот, милостивый государь, какие родители! Мы с мужем по грошам набирали деньги, чтобы воспитать дочерей, чтоб отдать их в пансион. Для чего это, как вы думаете? Для того, чтобы они имели хорошие манеры, не видали кругом себя бедности, не видали
низких предметов, чтобы не отяготить дитя и с детства приучить их к хорошей жизни, благородству в словах и
поступках.
Перчихин(рассказывает, здороваясь). Зяблика продал сегодня… Три года держал птицу, тирольской трелью пела, — продал! Почувствовал себя за этот
поступок низким человеком и — растрогался. Жаль птицу, привык… любил…
С какою гордостью во время примерки любовалась она этой курточкой, обдергивая ее со всех сторон…» Буланин почувствовал, что он совершил сегодня утром против нее нехороший,
низкий и трусливый
поступок, когда предлагал старичкам оторвать пуговицу.
Жмигулина. Об нем и вспоминать не стоит: он впоследствии даже очень
низким оказался против меня. Впрочем, судьба его наказала за все невежества относительно благородной девицы; он сам теперь находится под судом за буйственные в нетрезвом виде
поступки.
Сколь для Алеши ни было лестно, что приписывали ему такой благородный
поступок, но он любил правду и потому, сделав
низкий поклон, сказал...
Вспоминая свою прежнюю жизнь, я вижу теперь, что я никогда не позволял разгораться своему враждебному чувству на тех людей, которых считал выше себя, и никогда не оскорблял их; но зато малейший неприятный для меня
поступок человека, которого я считал
ниже себя, вызывал мой гнев на него и оскорбление, и чем выше я считал себя перед таким человеком, тем легче я оскорблял его; иногда даже одна воображаемая мною низость положения человека уже вызывала с моей стороны оскорбление ему.
Самым ярким доказательством того, насколько часто под словом «наука» подразумеваются не только самые ничтожные, но и самые гадкие предметы, служит то, что существует наука о наказании, то есть о совершении самого невежественного
поступка, свойственного только человеку на самой
низкой ступени развития — ребенку, дикому.
В наше время уже трудно встретить людей, которые не понимали бы того, что властвующие над ними не только нравственно не выше их, но почти всегда
ниже большинства людей, и не обсуживали бы
поступки и распоряжения этих людей, большей частью не одобряя их, но не решаясь противодействовать им, не рассчитывая на общее и единовременное согласие.
Самым ярким доказательством того, насколько часто под словом «наука» подразумеваются не только самые ничтожные, но и самые гадкие предметы, служит то, что существует наука о наказании, то есть о совершении самого невежественного
поступка, свойственного только человеку на самой
низкой ступени, — ребенку, дикому.
Происходит это оттого, что когда люди поступают дурно, они всегда придумывают себе такие рассуждения, по которым выходит, что дурные
поступки уже не дурные
поступки, а последствия неизменных и находящихся вне власти людей законов. В старину рассуждения эти состояли в том, что неисповедимая и неизменная воля бога предназначила одним людям
низкое положение и труд, а другим — высокое и пользование благами жизни.
Рассудительным или безрассудным кому покажется этот
поступок, но во всяком случае он столь великодушен, что о нем стоит вспомнить, и если слова епископа Филарета справедливы, что дети Ботвиновского призрены, то поневоле приходится повторить с псалмопевцем: «Не видех праведника оставлена,
ниже семени его просяща хлеба».
Только благодаря такому
низкому, мелкому пониманию значения драмы и появляется среди нас то бесчисленное количество драматических сочинений, описывающих
поступки, положения, характеры, настроения людей, не только не имеющих никакого внутреннего содержания, но часто не имеющих никакого человеческого смысла [Пускай не думает читатель, что я исключаю написанные мной случайно театральные пьесы из этой оценки современной драмы.
«Как я мог поверить, что честный и самоотверженный друг мой, князь Владимир, мог быть способен на такой гнусный
поступок, как оклеветание отца и дяди своей невесты? Я, подлый, гадкий,
низкий себялюбец, порадовался возможности столкнуть с высоты своего соперника и без того несчастного, умирающего, быть может, теперь от истязаний, произведенных пытками, приговоренного бесповоротно к смерти», — пронеслось самообвинение в голове Якова Потаповича.
Назовите этот
поступок низким, жестоким, адским, если хотите; я сам, пожалуй, так назову его.
— Вы сами
ниже земли
поступками своими, лицемерные люди! В глаза признаете меня государем, а заглазно не только не держите имя мое грозно, но еще всячески его поносите. Я переговорю с вами выстрелами.
Что если князь отнимает у матери своего собственного ребенка, что если он его осуждает из пустого подозрения на
низкую долю? Тогда ведь
поступок его, Степана, является еще более чудовищным. Тогда ведь это такой грех, которому нет и не может быть прощения.
Помню, что, приехав в деревню Озерки, где содержался подсудимый (не помню хорошенько, было ли это в особом помещении, или в том самом, в котором и совершился
поступок), и войдя в кирпичную
низкую избу, я был встречен маленьким скуластым, скорее толстым, чем худым, что очень редко в солдате, человеком с самым простым, не переменяющимся выражением лица.
Они знают, что общими силами они могут поднять тяжесть и сбросить ее с себя; но они не могут согласиться все вместе взяться за нее, и каждый сгибается всё
ниже и
ниже, предоставляя тяжести ложиться на чужие плечи, и тяжесть всё больше и больше давит людей и давно бы уже раздавила их, если бы не было людей, руководящихся в своих
поступках не соображениями о последствиях внешних
поступков, а только внутренним соответствием
поступка с голосом совести.
Всё то, что прежде казалось мне хорошим и высоким, обязательство верности правительству, подтверждаемое присягой, вымогание этой присяги от людей и все
поступки, противные совести, совершаемые во имя этой присяги, — всё это представилось теперь мне и дурным и
низким.
Вместо того, чтобы вся жизнь наша была установлена на насилии, чтобы каждая радость наша добывалась и ограждалась насилием; вместо того, чтобы каждый из нас был наказываемым или наказывающим с детства и до глубокой старости, я представил себе, что всем нам внушается словом и делом, что месть есть самое
низкое животное чувство, что насилие есть не только позорный
поступок, но
поступок, лишающий человека истинного счастья, что радость жизни есть только та, которую не нужно ограждать насилием, что высшее уважение заслуживает не тот, кто отнимает или удерживает свое от других и кому служат другие, а тот, кто больше отдает свое и больше служит другим.
Вместо всего устройства нашей жизни от витрин магазинов до театров, романов и женских нарядов, вызывающих плотскую похоть, я представил себе, что всем нам и нашим детям внушается словом и делом, что увеселение себя похотливыми книгами, театрами и балами есть самое подлое увеселение, что всякое действие, имеющее целью украшение тела или выставление его, есть самый
низкий и отвратительный
поступок.
Вспоминая свою прежнюю жизнь, я вижу теперь, что я никогда не позволял разгораться своему враждебному чувству на тех людей, которых считал выше себя, и никогда не оскорблял их; но зато малейший неприятный для меня
поступок человека, которого я считал
ниже себя, вызывал мой гнев на него и оскорбление, и чем выше я считал себя перед таким человеком, тем легче я оскорблял его; иногда даже одна воображаемая мною низкость положения человека уже вызывала с моей стороны оскорбление ему.
Если же и самый человек, действие которого мы рассматриваем, стоит на самой
низкой степени развития ума, как ребенок, сумасшедший, дурачек, то мы, зная причины действия и несложность характера и ума, уже видим столь большую долю необходимости и столь малую свободы, что как скоро нам известна причина, долженствующая произвести действие, мы можем предсказать
поступок.